А морозило крепко и от мороза не только что люди, шавки и те попрятались все по конуркам, а от коней так пар и валит, и видит царевич, на краю дороги мужичонко дрова рубит, вот как резко рубит – лицо от морозу разгорается, а видно, не может согреться, уж очень одежонка-то худа.
– Бог помощь тебе, крещеный!
– А спасибо ж, царевич.
– В такую стужу ты рубишь?
– Не я, царевич, нужда рубит.
Царевич к Тимофею:
– А что, Тимофей, какая это нужда? Ты ее знаешь?
Усмехнулся во весь рот царский кучер, инда с бороды сосульки поскакали, а пар лошадиный пошел.
– Запамятовал что-то... Нам харчи сытные.
– Какая же это нужда? – соскочил царевич с саней да мужичонке, – где она у тебя, мне бы ее поглядеть!
– На что тебе, царевич, и не дай Бог с ней познаться!
– Нет, мне ее надо видеть!
А там в чистом поле на бугрине стояла со снегом былина.
– А вон, царевич, на бугрине стоит! Эвона как от ветру шатается.
– Веди нас, покажи.
– Можно, – положил мужичонко топор, прикрыл ветками.
Вот сели на тройку и поехали в чистое поле глядеть нужду. И скоро выехали на бугор, миновали былину, а за нею там дальше другая стоит.
– Где же нужда?
– А вон – вон за тою былиной... Только ехать нельзя: снег глубок.
Царевич соскочил с саней.
– Покарауль-ка, крещеный, пойду погляжу.
И пошел, ну и Тимофей за ним, – царская служба, – нельзя.
И полезли по снегу: былину пройдут, другая маячит, к другой подойдут.
Где же нужда?